Глава 15
- Уже щебечет дочь на верхних нотах,
А годы-клавиши все ускоряют темп.
Арпеджио к басам бегут бесповоротно,
Мы раньше не могли понять – зачем?
И губы, не остывшие от губ, так часто студит ветер,
И прибывает рифм на белом свете…
Так карябала карандашом на салфетке Татьяна, «трясясь в прокуренном вагоне» на верхней полке ночного поезда Москва - Желтогорск. Как любила она эти поездки, когда можно оказаться вне времени и пространства, освободиться от ежедневных обязанностей и побыть, наконец, наедине с собой! Здесь она обретала то, чего больше всего ей не хватало в жизни – одиночество… С молодости беззаботно она растрачивала свое время, силы и энергию на окружающих: мужей, детей, возлюбленных, друзей, пациентов и теперь еще и клиентов агентства недвижимости… Жизнь проносилась с бешеной скоростью, как окошки встречного экспресса. Только цветы, деревья и вот эти буквы, коряво слепленные в слова, позволяли ей остановиться на бегу, заглянуть себе в душу и восстановить силы… Главное, чтобы дорожные попутчики не узнали ни об одной из ее профессий, не то придется консультировать их до утра… В крайнем случае, представлюсь учительницей литературы или бухгалтером, подумала Татьяна.
Она перевернулась на спину и закрыла глаза. Тут же перед ней всплыло грустное бледное лицо на фоне серой стены больничной палаты. Бедный Вячеслав! Теперь после визита сотрудника госбезопасности и блестяще проведенной им операции по обнаружению древних реликвий в подземельях Царицына, журналист совершенно запутался в истоках своей родословной. И оборвалась единственная ниточка, ведущая в его прошлое…
Но зато была приоткрыта завеса над родовой тайной Рюриковичей, когда в одном из тупиковых ответвлений подземелья, заваленный обломками известняка, был найден саркофаг с хорошо сохранившимися останками и пергаментные свитки «Дела о неплодии Соломонии Сабуровой», первой, якобы бездетной жены Василия третьего, отца Ивана Грозного… Она была сослана в монастырь, но по преданию вскоре родила там сына Георгия, наследника престола, и тщательно прятала его. Иван Грозный всю жизнь боялся появления соперника и проводил различные расследования. Теперь ученым еще предстояло во всем этом разобраться, как и изучить бесценные произведения средневекового искусства, найденные там же : рукописи, иконы, старинные книги. Главное, что они уже не появятся на аукционе в Сотби, а займут свое место в русских музеях… Все газеты уже раструбили на весь мир о потрясающем событии, сохраняя в тайне, по их просьбе, имена его непосредственных участников. Ведь им –то и в хитросплетениях собственной судьбы никак не разобраться… Уже под утро Татьяне удалось, наконец, задремать.
Желтогорск встретил пронизывающим ветром с метелью, поэтому Татьяне не удалось пешком пройтись от железнодорожного вокзала до Волги, где на набережной в облупленной сталинской пятиэтажке находилась квартира ее родителей. Уже прошло три года, как не стало отца, и Татьяна очень волновалась за маму. Уговаривала ее переехать к ней в Москву, продав квартиру в Желтогорске, но та постоянно отказывалась, ведь в родном городе оставались друзья, любимые пациенты и дорогие ее сердцу могилы…
Холодный полупустой троллейбус миновал английскую школу, где училась Татьяна, университетский городок со знаменитым фонтаном, где студенты назначали свидания, центральную площадь, естественно, имени Революции, с расположенным на ней Радищевским музеем и одноименным сквером ( «о, сережки зеленые и сережки малиновые, о, грачиные гнезда в их тонкой тени…») … Татьяна представила, как Вячеслав за десять или двенадцать лет до нее ходил по этим тополиным аллеям, и, может быть, те же строчки приходили ему в голову… Но вот уже и конечная остановка троллейбуса.
Дверь квартиры на набережной оказалась заперта, а когда Татьяна открыла ее своим ключом, то обнаружила мамину записку. Оказывается, они с внучкой ушли на какую-то очередную елку и скоро вернутся, а обед на столе. Татьяна поставила на плиту чайник. Обедать в одиночестве ей не хотелось. До прихода родных она решила порыться в верхних ящиках комода и посмотреть старые фотографии. Это было ее любимым занятием. С пожелтевших дагерротипов на нее смотрели какие-то усатые военные в галифе, томные барышни в пелеринах и дородные матроны с нарядными детишками на руках. Имена многих из них были Татьяне не знакомы, она посетовала, что вовремя не записывала мамины объяснения… Вот так мы и теряем последнюю связь со своим прошлым, подумала она и решила сегодня же срочно восполнить этот пробел, подписав все фотографии, пока еще не поздно. Поскорее бы возвращались мама с Настей!
Вдруг среди незнакомых лиц она увидела, наконец, до боли знакомое. Да ведь это ее отец в молодости, но почему-то не с мамой, а с хрупкой белокурой девушкой! К потертой фотографии сзади приколота какая-то ветхая бумажка, видимо мама уже наводила здесь порядок… Татьяна встала и подошла к окну, откуда открывался вид на заснеженные волжские плесы и остров Казачий. Мягкий свет зимнего утра помог ей разобрать надпись. Это было свидетельство о браке ее отца с Елизаветой Волжанской, 1946 года.
Ноги ее подкосились, и она без чувств упала на диван…
Вечером этого дня поезд в Москву шел , казалось Татьяне, в два раза быстрее , чем накануне. На нижней полке тихо посапывала дочка, а на верхней ее мама дописывала стихотворение, обращаясь то ли к новоявленному родственнику, то ли к кому-то наверху, из заоблачных высот наблюдающему за нашей непростой, но прекрасной, в общем-то, жизнью:
- Когда умолкну, наконец, я где-нибудь в басах
И жирною чертой последний такт закрою,
Не дай мне онеметь на небесах-
Озвучь меня опять живой водою!